Грязь - Страница 77

Эллен медленно отодвинулась от меня, натянула одеяло до подбородка, затем спросила:

— Тед, что-то не так?

Она, вероятно, вспомнила о Сондре и о странной сцене в кухне. Я знал, что Эллен потребовалось огромное мужество, чтобы задать мне этот вопрос, ответ на который она, конечно, предполагала.

— Нет, — сказал я. — Просто я устал, день был трудный. Доброй ночи, дорогая.

Я чувствовал в темноте, как она искала моего взгляда, задавая мне вопрос, который она так и не осмеливалась произнести. Я повернулся на другой бок, испытывая смутное чувство вины. Но у меня не было ответа.

Пожар был укрощен после того, как он уничтожил около четырехсот гектаров и сжег несколько вилл. Тремя неделями позже начал лить дождь. Джэк Салмансон навестил нас однажды в воскресенье, чтобы посмотреть, как ведет себя наш дом. Он изучил все его углы, осмотрел фундамент, крышу и заявил, что дом непроницаем, как швейцарские часы. Из салона мы наблюдали, насупившись, за внутренним двориком, залитым сероватой грязью, которая угрожала поглотить под слоем гравия и ила несколько плит, которые я уложил на землю. Эллен отдыхала в спальне. Она взяла привычку ежедневно отдыхать после обеда, хотя именно я, а не она, не спал всю ночь, чтобы найти объяснение шуму, который становился все более и более необъяснимым. Я убеждал себя в том, что заглушенный шепот, который предшествовал иногда «влюмп», и шум выходящего воздуха вслед за этим, объяснялись недостатком в системе труб; что шаги, медленно идущие по коридору, останавливающиеся перед нашей закрытой дверью, а затем удаляющиеся, и сопровождаемые чем-то вроде глухого смеха, были неотъемлемо связаны со сжатием металлических стен после того, как они нагреваются за день. Эллен спала, ничего не слышав, как будто она была в каком-то оцепенении. Солнце, по-видимому, действовало на нас как наркотик. Она ложилась спать в девять часов, вставала на следующий день в десять часов утра, отдыхала после обеда, а в остальное время дня еле передвигалась, набросив на плечи мексиканскую шаль, так как постоянно жаловалась на холод. Мы пригласили на консультацию врача: он подумал вначале о наличии мононуклеоза, но поскольку анализы не подтвердили этот диагноз, он заключил, что речь идет, наверное, об инфекции синуса, и рекомендовал ей отдыхать столько, сколько она захочет.

— Мне пора возвращаться, — сказал Джэк после долгого молчания.

— Я сейчас разбужу Эллен.

— Зачем? Пусть спит. Ты ей скажешь, что я надеюсь, что она скоро будет чувствовать себя лучше.

Он поставил стакан, поднялся, нахмурив брови, обвел взглядом салон дома, который он нарисовал и построил.

— Вы счастливы здесь? — спросил он меня вдруг.

— Счастливы? — повторил я в растерянности. — Конечно, мы счастливы. Мы очень любим этот дом. Только он немного шумен по ночам. И все.

Я бормотал, как будто произносил первую фразу жуткой исповеди, но Джэк ее не заметил.

— Это материал садится, — сказал он, сопровождая свои слова жестом руки.

Его взгляд проследовал из одного в другой конец комнаты.

— Что-то все-таки не то, — прошептал он, тряхнув головой. — Может, это погода… или освещение… Здесь не хватает тепла, ты понимаешь, что я хочу сказать… или радости.

Я почувствовал, что меня заполняет безумная надежда, как если бы Джэк волшебной формулой собирался рассеять мои страхи, с которыми я не в состоянии был справиться один; мы могли бы спокойно все обсудить, как взрослые умные мужчины. Однако мой друг меньше думал о причине, вызвавшей мрачность, обстановки, но больше о способе, как это изменить.

— Положи здесь пару ковров ярких расцветок, — предложил он. — Например, оранжевого цвета.

Я, не отрываясь, смотрел на пол салона, не в состоянии убедить себя в действенности пары ковров.

— Да, — ответил я, — попробую.

Эллен вошла, волоча ноги, с отекшим от сна лицом.

— Джэк, — сказала она, собирая волосы назад. — Когда улучшится погода и я буду лучше себя чувствовать, приезжайте сюда с Анной и детьми.

— С удовольствием, — пообещал архитектор.

Повернувшись ко мне, он добавил насмешливым тоном:

— И когда здесь больше не будет шума.

— Шума? Какого шума?

Когда Эллен обратилась ко мне, ее лицо приняло то растерянное выражение, которое стало для нее привычным. То, что в ней было раньше от искренности и открытости, теперь куда-то ушло, оставив лишь пустоту. Моя жена не доверяла мне, она подозревала меня в том, что я скрываю от нее отвратительную реальность.

— Ночью, — объяснил я. — Это дом дает осадку.

После того как наш друг уехал, Эллен устроилась с чашкой чая в кресле, в котором сидел Джэк. Длинная, ярко-красная шаль, которая укрывала ее до колен, скрывала руки и делала таинственными и необъяснимыми две белые кисти, которыми она обхватила чашку, стоявшую на коленях.

— Какая печальная история! — сказала она бесцветным голосом. — Мне очень жаль Сондру.

— Почему? — спросил я, насторожившись.

— Вчера заходила Джойс. Она мне рассказывала, что вот уже шесть лет, как она время от времени имеет связь с Джефом.

Моя супруга повернула голову в мою сторону, чтобы увидеть мою реакцию.

— Это объясняет поведение и Джойс, и Сондры по отношению друг к другу, — сказал я, смотря прямо в глаза Эллен.

В них я увидел только отблески стекол окна, по которым стекали капли дождя, и у меня появилось леденящее ощущение, что я обнаружил частицу правды: Эллен плакала в одиночестве, плакала в самой глубине своей души, куда я уже не имел доступа. Она больше не верила в мою невинность, и я не знаю, верил ли я в нее сам. Джойс и Джеф, должно быть, тоже считали меня виновным; что касается Сондры, трудно сказать, что она думала, но вела себя так, как будто наш адюльтер был свершившимся фактом. В определенном смысле, комедия, которую она играла, была гениальной, потому что она дотрагивалась до меня либо случайно, либо невинно. Даже ее взгляды, на основе которых она строила легенду о нашей связи, были далеки от нежности: это были взгляды инквизитора, хитрые и всегда сопровождаемые скрытой улыбкой, как если бы мы владели с ней тайной, которую знали только мы и не знали другие. Но что-то, однако, в ее поведении — ее манере склонять голову набок, может быть, — ясно подразумевало, что эта шутка делалась в ущерб другим, всем без исключения. Более того, она взяла привычку называть меня «дорогой».